Островитое море. Очерк о генерале Макшееве
«Ночь на пределе небес удержала Афина...» - вспомнилось мне, когда, шурша прошлогодними листьями, бродил я по старому запущенному парку, наблюдая, как сумерки обволакивают его сизой призрачной хмарью. Озеро дышало в темноте сыростью и туманом, вздыхало и ворочалось, как большой беспокойный зверь, и чем-то напоминало море, дремавшее у ног вечного странника Одиссея, так долго плывшего к родным берегам и, наконец, ступившего на благословенную землю. Ветер, запутавшись в силках ветвей, о чем-то торопливо и невнятно бормотал, жалобно скуля и подвывая. И мне невольно подумалось, что так было и десять, и двадцать, и сто лет назад... Таким же древним запахом ила и водорослей наносило с озера, так же печально свистел и завывал ветер, шевеливший белые кисейные занавески на окнах небольшого барского особнячка, от которого ничего не осталось, кроме фундамента, заросшего крапивой и лебедой.
Дом для большой семьи Алексея Ивановича Макшеева был тесноват, и он распорядился пристроить к нему флигелек, в котором разместил кабинет и библиотеку. Сюда, в имение Олехово, относящееся тогда к Долговской волости Боровичского уезда Новгородской губернии, он приезжал после изнурительных экспедиций и длительных разъездов по казенной надобности, здесь отдыхал душой и телом, забывая шумный суетный Петербург, службу в академии Генерального штаба, где числился профессором военной статистики, хотя круг его научных интересов был неизмеримо шире и разнообразнее.
Он занимался географией, экономикой, этнографией, занимался геодезией, интересовался литературой и историей... Вот заголовки лишь нескольких его работ: «Исторический обзор Туркестана и поступательное движение в него русских», «Степные походы», «О военной статистике в России», «Очерк современного состояния Алжира», «Географические материалы о Туркестанском крае», «Описание Аральского моря»...
«До конца сороковых годов прошлого века об Арале имелись крайне отрывочные сведения. Для его съемки была организована экспедиция под начальством военного моряка Алексея Ивановича Бутакова», - сообщается в четвертом томе «Очерков по истории географических открытий», изданных лет двадцать тому назад московским издательством «Просвещение». «Большая энциклопедия», вышедшая из печати в самом начале двадцатого века, толковала это же событие несколько иначе: «В 1847 году была основана для съемки и изучения Арала особая Аральская флотилия под начальством Бутакова и Макшеева, которым мы обязаны наибольшим количеством точных данных и точной картой». В написанных в советское время «Очерках» по каким-то непонятным нам причинам имя тезки капитан-лейтенанта Бутакова штабс-капитана Алексея Ивановича Макшеева отсутствует. Однако вернемся к ним: «В качестве живописца Бутаков зачислил сосланного в солдаты Тараса Шевченко, поручив ему «снимать все виды местности и морской перспективы». В состав экспедиции вошли также четыре военных топографа, в том числе Козьма Данилович Рыбин и Михаил Федорович Христофоров, выполнявшие основной объем съемочных работ.
Весной 1848 года в Оренбурге Бутаков построил плоскодонную шхуну «Константин», переправил ее в разобранном виде к Аральскому укреплению (ныне Аральск) и там собрал. Летом и осенью 1848 года он описал берега моря, за исключением восточного, открыл в районе 45 градусов северной широты группу «Царских островов», переименованных в наше время в острова Возрождения, Комсомольский и Константин, обнаружил колебания уровня Арала. Из-за сильных штормов в начале октября съемку пришлось прекратить. «Ветры на Арале крепчают вдруг, разводят огромное волнение и потом, стихнув, ...оставляют после себя несносную зыбь... Аральское море принадлежит к числу самых бурливых и беспокойных».
Экспедиция зимовала на острове у Сыр-Дарьи. Для Шевченко эта зимовка была исключительно плодотворной. Летом 1849 года Бутаков продолжил опись Арала: заснял восточный берег, сделал промеры глубин, завершил съемку наиболее крупных заливов Паскевича (ныне Шевченко), Тущибас, а также полуостровов Каратуп и Куланды, впервые нанес на карту залив Чернышева и небольшие острова Толмачева, Белинсгаузена и Лазарева. Работе вновь мешали штормы и жара. В начале октября первая опись Арала была закончена.
Зимой 1849-50 годов, перебравшись в Оренбург, Бутаков составил первую сравнительно точную карту Аральского моря. А в 1852 году он организовал первое пароходство на Арале».
На Арале, в той знаменитой некогда экспедиции, судьба свела двадцатишестилетнего штабс-капитана Макшеева с Тарасом Шевченко, за год до того сосланным рядовым в Оренбургский линейный батальон. Прозрачные желто-голубые шевченковские акварели, исполненные скрытой тоски и печали, мало походили на рядовые иллюстрации к береговым картам, невольно передавая душевное состояние художника, которому высочайшим повелением запрещено рисовать и писать. Экспедиция, несмотря на все ее тяготы и лишения, давала возможность обойти суровый приговор, от которого так страдал тридцатипятилетний ученик великого Брюллова. «Теперь я весел, иду на никудышное море Аральское. Не знаю только, вернусь ли!.. А иду, ей-Богу, веселый», - писал он из Орской крепости давнему другу - помещику Лизогубу, надеясь на послабления в горемычной судьбе своей.
Штабс-капитан предложил поэту стол и кров, что было им с благодарностью принято. Вместе они одолели полторы тысячи верст степью и пустыней, вместе обошли Арал на шхуне «Константин», страдая от жестоких осенних штормов и бортовой качки.
О чем они говорили, деля ночлег в тесной палатке, по-местному - джеломейке, о чем спорили или мечтали, - этого теперь не скажет никто. Сухой и резкий степной ветер развеял обрывки ночных разговоров, растворив голоса и звуки тех давних лет в знойном струящемся шорохе песков, в соленых вздохах волн и скрипе корабельных снастей. Поди разбери теперь: что было, чего не было, где правда, а где - разбавленная сладкой водицей вымысла вольная или невольная ложь.
Алексей Иванович Макшеев смолоду был близок к петрашевцам, по делу которых было привлечено 280 человек. Двадцать одного из двадцати двух подсудимых приговорили к смертной казни, которая после жестокого спектакля на Семеновском плацу с белыми балахонами, барабанным боем и фельдъегерем на взмыленном коне в последний момент была заменена разными сроками каторги и арестантскими ротами.
Эхо этого громкого политического процесса долго катилось по России. Буташевич-Петрашевский, Плещеев, Достоевский, Спешнев, Момбелли... Что ни имя, то мученическая судьба. Молодому выпускнику академии Генерального штаба, входившему в кружок поручика лейб-гвардии Московского полка Николая Момбелли, повезло - его забыли. Другой версии у нас нет, остановимся на этой и представим на миг, что чувствовал он, получая известия из Петербурга, одно тревожнее другого, и со дня на день ожидая ареста и препровождения в тюремную одиночку.
Но его оставили в покое, рассудив, быть может, что, находясь за тысячи верст от столичного Санкт-Петербурга на берегах бурливого Синь-озера (так называли Арал во времена Иоанна Грозного) он уже отбывает добровольную ссылку и опасности для государственных устоев не представляет. Так это или не так, но близость к петрашевцам никак не отразилась на карьере Алексея Ивановича Макшеева, не помешав ему в сорок три года стать генерал-майором, а чуть позже - вполне заслуженно получить звание генерал-лейтенанта.
Но все это было впереди, а пока штабс-капитан мужественно тянет служебную лямку, не помышляя о «жирных» эполетах и высоком генеральском жалованье. Арал-Денгиз (Островитое море) мытарит своим непостоянным сварливым нравом, изводит штормами, каждый из которых мог стать последним для шхуны «Константин» и ее экипажа.
«Летом... жары нестерпимые, без дождей, и воздух очищается только господствующими ветрами... В море эти ветры делают плавание весьма трудным: часто подвергали нас крайне опасности... и вынуждали к рискам, нередко выходившим за пределы благоразумия», - писал руководитель экспедиции Алексей Иванович Бутаков.
И, если ему, человеку бывалому, приходилось нелегко, то каково же приходилось штатскому по своей сути Тарасу Шевченко? Сам он в частном письме писал об этом так: «Дважды прошел я пешком до самого Аральского моря всю Киргизскую степь, плавал по нему два лета, Господи, какое мерзкое! Даже вспоминать противно, не то, что рассказывать добрым людям».
Впрочем, чего не скажешь в иную минуту! Как бы то ни было, в экспедиции он чувствовал себя человеком вольным и даже ходил не в осточертевшем солдатском мундире, а в партикулярном пальто на подкладке. Бумага и принадлежности для письма и рисования всегда были при нем, и он в любой момент мог ими воспользоваться, что он и делал, набрасывая на память эскизы береговых видов, перенося их потом акварельными красками в большие альбомы. Почти все названия, отмеченные в отчетах экспедиции, сопровождены мастерски выполненными рисунками Тараса Шевченко. Работалось ему, несмотря на тоску, легко и радостно. Две «захалявных» (потайных) тетрадки стихов, множество акварелей, карандашных набросков и вполне законченных живописных работ из жизни киргизов и казаков, кочующих по Приуралью - таков был итог многотрудной и опасной экспедиции.
Одну из тетрадок со стихами и рисунками Тарас Григорьевич подарил, расставаясь, штабс-капитану. Она хранилась в семье Макшеевых вместе с акварельным портретом работы Шевченко и до обидного буднично пропала в первые годы после революции. Портрет сгинул позднее, в блокадном Ленинграде, вместе с остатками генеральского архива.
Желая сохранить отцовские книги и журналы, дочь Алексея Ивановича, Евгения Алексеевна, решила передать их на хранение Боровичскому краеведческому музею и Мошенской волостной библиотеке. В Боровичах все сохранилось до сего дня, а до Мошенского книги так и не дошли. Они долго валялись в подвалах Кобожской школы, пока не потерялись при довольно странных обстоятельствах. Вместе с ними исчезла и заветная тетрадь. Следы ее попытались разыскать работники Государственного музея Т.Г.Шевченко в Киеве, но ничего утешительного не обнаружили. Деревянная двухэтажная школа, уютно скрипящая истертыми ступенями и пахнущая печным теплом и масляной краской, в конце семидесятых сгорела, погребя под головешками последнюю надежду отыскать пропажу.
О генерале Макшееве надолго забыли. Дом в мошенском селе Олехове, где так любил бывать Алексей Иванович, в конце концов был разобран и увезен. Парк сразу осиротел и мало-помалу задичал. Единственными хозяевами его стали грачи и вороны, давно облюбовавшие старые дуплистые деревья для своих гнезд. Так бы и выродился он, слившись с береговым ольшаником, и выветрилось бы из памяти людской еще одно славное русское имя, незримо связанное с потайными глубинами отечественной истории, если бы трудами и заботами правнука генерала Макшеева Аркадия Алексеевича Сенявина и бывшего военкома подполковника Владимира Васильевича Баронова на этом месте не лег на бетонном основании гранитный валун с пластинкой из нержавеющей стали и выбитой на нем надписью: «Здесь, в усадьбе Олехово, жил русский географ, исследователь Средней Азии, военный историк и картограф, друг Т.Г. Шевченко - генерал-лейтенант А.И. Макшеев».
Время, будто ощутив под собою каменную твердь, густеет и клубится в глубине сумрачного парка. Еще немного - и проступят сквозь сизые сумерки лица ушедших в прошлое людей, и вот-вот послышатся сквозь шорох ветра их живые веселые голоса. В нашей власти воскресить их в своей памяти, окликнуть, вернуть...
«Разумные существа, истинно (в полноте знания и силы) владея настоящим, получают власть и над прошедшим, власть создавать то, что было, а вместе с тем и определять будущее во всевозможном совершенстве», - писал религиозный философ Николай Федорович Федоров, считавший возможным воскрешение мертвых. Если так, то можно представить, что когда-нибудь на берегу затихшего к ночи Великого озера сойдутся в дружеской беседе одетый по-домашнему генерал Макшеев и великий Кобзарь с висячими усами и задумчивым взглядом, желчный, бледный лицом Александр Иванович Герцен и поэт Алексей Николаевич Плещеев в бытность свою тихим застенчивым юношей. Всех их в разное время свела капризная воля судьбы. С Герценом Макшеев встречался в Лондоне и имел с ним длительную аудиенцию, а с Плещеевым довелось служить в Оренбургском корпусе и участвовать в осаде Кокандской крепости Ак-Мечеть… Им есть о чем вспомнить, глядя на тлеющий за озером уголек несмелой медлительной зари, не спешащей разгонять тьму. Они заслужили эту фантастическую ночь, что «на пределе небес удержала Афина…»
Источник: Ваши Новости
