Почему Чечня как отдельное государство это возможно, а свободный разговор Путина с американцем — нет?
Об этом и много другом рассказал «Фонтанке» кинорежиссер Александр Сокуров.
Звание почетного петербуржца заслуженному деятелю искусств в этом году не досталось. И это не расстроило кинорежиссера. «Я никто и ничто. Почетным быть не хочу», – сказал Сокуров в интервью одному изданию. «Фонтанке» он добавил, что не выставляет счетов ни обществу, ни стране, но готов поделиться своим видением, как перейти реку смуты и сколько русских доберутся до светлого берега живыми. Последствия честного, но компромиссного разговора публикуем в день 66-летия «гражданина, режиссера, маленького человека, одного из живущих в провинциальном Санкт-Петербурге».
– Александр Николаевич, вы один из немногих, кто может Путину в лицо сказать нелицеприятное. Есть ли ощущение, что к вам прислушиваются?
– От большого ли ума я это делаю, скажем прямо. Впечатления, что кто-то прислушивается к этому, у меня нет. И никогда не было ощущения, что я что-то значу у себя на Родине и могу оказать какое-то влияние на развитие культурного и политического процесса. Если я говорю что-то резкое и жесткое, то это от того, что мне совсем не все равно, что происходит у меня в моей России. И мне от моей Родины ничего не надо. У меня нет к ней счетов. Она мне ничего не должна.
– Западные люди, говоря о России, отмечают, что если в Европе люди полагаются на закон и правила, то в России можно полагаться только на личные контакты и связи. Это нормальные правила игры или надо что-то менять?
– Для России нормальные. Потому как главным персонажем является народ, которому так удобно. Народ ведь не принял еще решения, какая именно Россия ему нужна. Наш президент следит за общественными настроениями, я в этом уверен. И этот самый народ говорит ему: ты подожди-ка со своими реформами, мы еще не приняли решение, нужна ли нам эта ваша демократия.
– То есть незрелые еще люди?
– Нельзя так сказать. Люди размышляют, думают, но только в одном направлении. Большая часть русских людей далеко не уверена, что демократический выбор — президентская или парламентская республика — это то, что нужно народу. Потому что и то, и другое решение требует ответственности и от народа, и от руководителей, и от политиков. Никто из них эту ответственность нести не готов.
Даже если учесть, что во всех этих голосованиях есть значительные нарушения и подтасовки, все равно народ русский не голосует за демократию. За что голосует молодежь, мы в ближайшее время увидим. Но я почему-то уверен, что большая часть молодежи будет за демократические принципы. В иных обстоятельствах наши молодые люди будут деградировать или перейдут на сторону религиозных вооруженных группировок.
– Это вам протестные митинги вселили такую уверенность? 26 марта вам это показало?
– Оно показало, что огромное число российских молодых людей, выйдя на площади, ведут себя абсолютно толерантно по отношению к государству. Вспомните, что происходит на улицах европейских городов, когда с протестом на улицы выходят молодые европейцы или мигранты: разбитые витрины, горящие автомобили, бои с полицией.
Наша молодежь показала, что готова разговаривать. И напряженно смотрит на то, какие способы диалога выбирают властвующие люди. Я знаю по настроению среди молодежи, что сегодня многие готовы идти на конфликт с полицией. Они помнят, как с ней «беседовала» полиция 26 марта (разговор происходил до событий 12 июня. – Прим. ред.). Многие из них, из молодых, спрашивают: «Что полиция здесь делает? Давайте нам представителей правящей партии. Где эта самая молодежь, из «Единой России»? Пусть они нам объяснят, что происходит со страной? Не с помощью дубинок. Пусть эти ребята из «фронтов и партий» поговорят с нами».
Когда я дал согласие войти в Общественную палату, мне предлагали комиссию по культуре или градзащите. Я сказал: «Нет, я войду в комиссию по надзору за действиями правоохранительных органов». Потому что меня очень беспокоит настрой сотрудников, которые служат в этих органах.
– А что не так с настроем?
– Мне кажется, люди в полиции и спецслужбах с раздражением рассматривают эту ситуацию и спрашивают: а мы при чем? Почему нас заставляют участвовать в сугубо политическом процессе?
Органы правопорядка отделены от политики. А получается, что сейчас они занимаются не правопорядком, а становятся на сторону одной политической силы. Это большая тактическая и стратегическая ошибка. Полиция, спецслужбы не должны участвовать в политическом сыске и преследовании. Потому что тогда, когда это может разогреться до крайней степени, вот тогда-то не будет силы, которой народ будет доверять. И которая сможет стать шлюзом между разными политическими силами. Они должны быть посредниками, в том смысле, чтобы не допускать политически мотивированных столкновений на улицах городов. Не участвовать в этом на одной стороне. Потому что неизвестно, какую сторону окончательно во всем этом выберет народ.
Мне кажется, вполне можно избежать тотального политического кризиса. Если политический кризис в России возникнет, он будет очень глубокий. У него не будет аналогов в мировой практике. Глубина и масштабность нашего кризиса будет такова, что его будет трудно остановить, исчерпать.
– Сопоставимо с событиями прошлого века?
– Я не знаю. Я не произношу слово «революция». Это самая нежелательная, кошмарная фаза общественного состояния, во многом абсурдная. Если это будет происходить в нашей стране, это будет происходить иным образом. Самое жуткое, что может произойти в России, — жесточайшая новая система наказаний за общественную деятельность. Наказанными могут быть многие – тысячи граждан окажутся в лагерях. Это будут люди несогласные. А это несогласие внутреннее, от души.
– Нынешняя молодежь росла и развивалась в гораздо более мягких условиях. Можно ли сравнивать ваши семидесятые и их десятые?
– Конечно, нет. Люди моего поколения жили в границах вполне определенного канона. И в границах четко обозначенной фронтовой полосы. Мы хорошо понимали, что хорошо, что плохо. И мы понимали, кто на одной стороне линии фронта, а кто на другой стороне. И те, кто нам противостояли, не скрывали своей позиции. А поколение, о котором говорите вы, воспитано не Россией, не родителями и не «нашей жизнью». Оно как бы из-под полы воспитано общеевропейской практикой, европейской эстетикой, всем комплексом европейской культуры последней трети двадцатого века.
– Первое свободное поколение?
– Скорее наоборот. Это поколение, которое пока не знает своей любви исторической. Они не могут понять степень трагичности жизни своей страны, кровавости ее истории и вины собственного народа. Они не понимают вины их родителей, их «дедушек и бабушек». Они воспитаны на англоязычной, американизированной эстетике и этике жизни. Даже русская рок-музыка, которая ближе всех подбиралась к сознанию молодых людей, она наследница свободы европейского или американского города. Все идеалы эстетические и поведенческие — это не мы с вами, не из нашей с вами жизни. Это режиссеры, актеры, писатели, режиссеры кино, политики, которые импортировали в Россию свои социальные, национальные, политические нормы.
– И как теперь этому противостоять?
– Когда я разговаривал с очень уважаемым мною Григорием Явлинским, я задавал ему вопрос: что будет, если проснетесь президентом? Надо начинать все сначала. Формировать гигантский управленческий аппарат. Вам нужно сделать так, чтобы суды перестали врать, чтобы прекратилось мздоимство, чтобы в администрации городов пришли нравственные люди, пресекать излишнюю партийную усердность. Где вы возьмете людей, которые начнут вашу идеальную программу реализовывать? Я не получил ответа, который меня бы убедил. Григорий Алексеевич, конечно, отвечал на него.
– А где бы вы брали таких людей?
– Я не политик, я всего-навсего гражданин, режиссер, маленький человек, один из живущих в провинциальном Санкт-Петербурге. На этот вопрос могут ответить люди, которые структурно готовят себя к масштабной политической деятельности. Но для меня это вопрос принципиальный, когда я думаю о возможных переменах в стране.
Вот смотрите. Избрали мы нового человека. И что начнет Россия выделывать с этим человеком? Это огромная система: правоохранительная, судебная, прокуратура, политические институции, ФСБ. На какую сторону они встанут и как долго будут терпеть гуманитария-реформатора? На каком мосту прервется его жизнь? И что сможет сделать этот человек, когда мы понимаем, что огромное число людей повинны перед своей историей. Как провести этот постепенный перевод на «другую сторону реки»? Кто тот Харон? Это ведь не вброд надо идти, надо в глубокую воду погружаться. И кого-то эта вода поглотит, потому что не посчитает его очистившимся. И на другой берег выйдут единицы. А их будет очень мало для того, чтобы что-то делать с такой гигантской страной. Я уверен, что должна быть гуманитарная идея для преобразований в России. Не политическая. За гуманитарной идеей пойдут даже грешники. Мы, многогрешные русские люди, вынуждены будем пойти только за гуманитарной идеей. Все прочие идеи уже опробованы в нашей стране.
– Начался показ сериала Оливера Стоуна. А вы бы хотели сделать интервью с Путиным?
– Этого никто не знает, но одним из персонажей моего большого цикла фильмов «Интонации» должен был быть Владимир Владимирович Путин. Предполагалось сделать три-четыре десятка разговоров. Фильмы по пятьдесят минут каждый. Свободный разговор с самыми разными людьми: политики, писатели, учителя, музыканты, рабочие, врачи, крестьяне. Было снято пять серий. Продюсер цикла Олег Руднов (основатель Балтийской медиа-группы, умер в 2015 году. – Прим. ред.) показал президенту какие-то серии, которые уже были сделаны, и тот ответил, что не готов к такому разговору. Это был, кажется, 2009 год. Я очень сожалею, что Владимир Владимирович не согласился на этот разговор. Я предполагал снимать на Кировском заводе. В токарном цеху, где стоят станки, люди работают. Мы должны были ходить по этому цеху. Время было экономически непростое, не особый взлет. У меня много было тогда вопросов к президенту страны. Сейчас их меньше.
– На встречу с Оливером Стоуном Владимир Путин согласился. Получится ли у них свободный разговор?
– Американец не знает истинного положения в России. Конечно, он очень хочет сделать комплиментарное что-то. Доставить удовольствие себе и немного президенту не его страны. Вот интересно – с американским президентом стали бы американцы такой фильм делать? Полагаю, что это невозможно. По многим причинам. Я бы предпочел, чтобы президент моей страны сопротивлялся таким предложениям.
– В 2016 году вы задавали президенту вопрос о судьбе режиссера Олега Сенцова. В 2017-м уместнее спрашивать об участи Кирилла Серебренникова.
– Кирилл — самостоятельный человек, с мощными связями, с огромным авторитетом, мастер своего дела. Мне кажется, что нелюбовь министерства культуры к Кириллу очевидна, как и презрение, с которым они относятся к труду таких режиссеров, как он или я. У меня есть еще один серьезный вопрос. Серебренников получал большое финансирование. Я в своей жизни никогда не получал от государства таких огромных денег. Когда мы в фонде получаем для молодых режиссеров даже небольшие деньги, мы отчитываемся буквально за каждый шаг. В течение года отчетность сдаем трижды. И это всегда серьезная проверочная работа с профильным департаментом Минкульта. Отчетность Кирилла по этим годам сдана? Или нет? Бухгалтерские службы министерства культуры могли сразу сказать, если что-то не сходится. В крайнем случае, оштрафовать, заставить вернуть и так далее. Механизмов реакции на расходование государственных средств — миллион. Почему не задается вопрос, что с той отчетностью, которую Кирилл сдавал три года назад? Почему ее тогда приняли?
– Вы так хорошо знаете Кавказ, что даже свою творческую мастерскую открыли в Кабардино-Балкарии. Что это за явление — кадыровская Чечня?
– У меня были встречи с ребятами-чеченцами. Я знаком с Кадыровым. Встречался с ним два или три раза. Настроение у чеченцев боевое. Молодые люди высказывают желание объединиться с Турцией и создать огромное мусульманское государство. Они абсолютно уверены, что поставили Россию в позу прачки. На мой взгляд, это не республика и не часть Российской Федерации. Это уже отдельная формация. Своя армия, активнейшая исламизация, милитаризация, восхваление жестокосердия, высокомерие, демонстративное несоблюдение Конституции и законов Российской Федерации. По логике сегодняшнего поведения руководства Грозного, чеченский народ заявляет, что он хотел бы жить самостоятельно.
– Что с этим делать?
– Конечно, это оценочное мнение. Но — немедленно начинать обсуждение этой процедуры и предоставлять независимость. При этом осуществить военную защиту Российской Федерации по границам. И жить каждый сообразно своим интересам, как два разных государства. Вы обратили внимание, что ничего не стоит главе этого сектора угрожать Европе, нашим федеративным министрам, даже силовым. Грозненские руководители окончательно поссорят Российскую Федерацию со всем миром. Как гражданин России, я этого не хочу. И без этого много проблем. Никто в стране не может себя чувствовать в безопасности, когда речь идет об этом регионе. Если пафос этих действий — национальное самосознание, конечно, чеченский сектор должен образовать отдельное чеченское государство. Но мы должны понимать, что это означает, и соответствующим образом отреагировать на это с точки зрения распределения военных сил. Но это оценочное мнение мое, и, возможно, я ошибаюсь. Они воевали долго за независимость, и нас очень долго осуждали за эту войну во всем мире. Сегодня у нас с чеченцами, видимо, разные моральные принципы, разные представления о госстроительстве и ответственности перед законами. Радикально разнятся и представления о ценности человеческой жизни. Мне кажется, что даже у мусульман, живущих в России, настроение решительно отличается от того, что происходит в чеченском мусульманском обществе.
– Будете ли вы набирать новую мастерскую?
– Мне достаточно проблем с тем, что уже сделано. С огромным трудом удается помочь ученикам в первых полнометражных работах. Мой бывший студент Александр Золотухин начал съемки полнометражного фильма «Слухач» на Ленфильме. Володя Битоков, тоже мой бывший студент, только что закончил съемки в горах и через дней 20 начнется монтаж. Кантемир Балагов получил премию в Каннах. Кира Коваленко сделала полнометражную работу. Правда, мы не можем ее в России показать, у нас нет разрешительного удостоверения. Нам не дают.
Кроме того, боюсь, я не смогу набрать в Петербурге достаточное количество ребят, которые готовы учиться. У меня учиться тяжело. И мои студенты на Кавказе это поняли. У нас обучение шло по принципу военных училищ. И я с трудом представляю, чтобы молодые люди русские согласились на такие жесткие условия. Обучение профессии — дело тяжелое. На это надо идти по душе, по воле.
– По призванию.
– А это уже потом. Иногда человек, поработав режиссером, понимает, что это не его призвание. Художественный труд — это долгий-долгий путь. Никогда не понятно, где тебя ожидает успех, а где провал. И не означает ли провал, что тебе пора уйти и заниматься другим делом. Культура — это та область, с которой надо расставаться быстро, когда ты недееспособен. Потому что иначе ты приносишь только вред, создавая бессмысленные, серые пятна.
Фото: Георгий Поляков/Интерпресс
Источник: Ваши Новости
