«Великая страдалица»
«Курица не птица, баба не поэт», — говорил Николай Заболоцкий об Ахматовой. Суждение, конечно, очень резкое, категоричное. Однако и в нем можно отыскать рациональное зерно: женская лирика — совершенно особое поэтическое ответвление, предназначенное, как правило, исключительно для женского же чтения.
В отличие от мужской поэзии, которая таких половых отличий не знает. Справедливости ради стоит сказать, что и среди женщин есть поэты, та же Цветаева, к примеру. Но в чем парадокс: стать поэтом — значит перестать быть женщиной. Эту линию вполне целесообразно продолжить: стать поэтом — перестать быть человеком.
Быть поэтом — это не значит только писать стихи, пусть даже очень хорошие стихи. Хотя писание стихов и является определяющим фактором. По крайней мере, с точки зрения стороннего наблюдателя. То, что является наглядным доказательством твоей принадлежности к «служителям Аполлона». В действительности, стихи — это не более чем следствие: чтобы писать, нужно иметь то, что необходимо выразить. В свою очередь, эта необходимость является следствием неприятия того, что есть — реальной жизни, желания чего-то большего.
Путей, на которых это желание реализуется, не так уж и много. Все они отнюдь не новы. И, соответственно, на всех уже стоят указатели, знаки, существуют «дорожные» карты, выработаны свои каноны движения. И поэтический путь не исключение.
Движение по этому пути накладывает на идущего свои обязательства, правила, требования и нормы, которые частенько совершенно не согласуются с принципами «нормальной» жизни. И одно из незыблемых заповедей становления великого поэта — это создание великого мифа. То есть соединение в одно неделимое целое жизни и творчества. Причем, чтобы эта жизнь стала «приемлемой» для такого единства, ее сначала необходимо качественно изувечить. Превратить в материал. Поэтому Бодлер и говорил: «Настоящие художники не обращают внимания на современников. Они выпендриваются перед вечностью».
Создать миф — жить с оглядкой на вечность. Говоря по-другому, творение мифа — это создание исключительной биографии, которая находит свое подтверждение в слове. Соотносится с поэзией как тело с душой. И именно в этом смысле и стоит понимать фразу, что стать поэтом — значит перестать быть человеком.
У современников было немало претензий к Анне Андреевне как к человеку. Впечатление в целом она производила на многих довольно неприятное. Николай Пунин, ее второй муж, вспоминал: «Но она невыносима в своем позерстве, и если сегодня она не кривлялась, то это, вероятно, оттого, что я не даю ей для этого достаточного повода». Ему вторит и Эмма Герштейн («Тридцатые годы»): «Впоследствии я часто замечала, что перед женщинами Анна Андреевна рисовалась, делала неприступную физиономию, произносила отточенные фразы и подавляла важным молчанием. А когда я заставала ее в обществе мужчин, особенно если это были выдающиеся люди, меня всегда заново поражало простое, умное и грустное выражение ее лица. В мужском обществе она шутила весело и по-товарищески». Не отстает и Игн. Ивановский («Анна Ахматова»): «Есенин признавался, что, когда он смотрел на Блока, с него капал пот, потому что перед ним был настоящий поэт. Примерно так же я относился к Анне Андреевне. Она это видела и, будучи натурой сложной, многогранной, поворачивалась ко мне соответствующей гранью. Богиня так богиня».
Таких примеров можно привести великое множество, суть их будет неизменна: Ахматова постоянно играла роль. Позировала. Работала на биографию. На создание мифа «Великой страдалицы». Чему доказательств — тьма. Из письма Ирины Грэм — Михаилу Кралину (М. Кралин «Артур и Анна»): «Я не прощу Ахматовой то змеиное вероломство, с которым она свела свои личные и литературные счеты с Блоком, опершись на авторитет «страдалицы». Или: «Когда в Ленинград приехал Роберт Фрост, на даче у Алексеева-англиста была устроена его встреча с Ахматовой. <…> Профессор Рив, участвовавший во встрече, <…> написал об Ахматовой приподнято: «Как величава она была и какой скорбной казалась», — пишет в своих воспоминаниях Анатолии Найман («Рассказы о Анне Ахматовой»).
Величие стало неотъемлемой частью ее «сценического образа»: «Думаю, что она учит достоинству». — «Достоинству? — вдруг возмутился Иосиф [Бродский]. — Она учит величию!» (Д. Бобышев «Я здесь»). А как же иначе, без величия-то, когда каждый поступок, каждый жест, реплика предназначались истории литературы: «Откуда-то с самых ранних лет у нее взялась мысль, что всякая ее оплошность будет учтена ее биографами. Она жила с оглядкой на собственную биографию… <…> «Все в наших руках, — говорила она, — Я, как литературовед, знаю…» <…> Красивая, сдержанная, умная дама, да к тому же прекрасный поэт — вот что придумала для себя А.А.» (Н. Я. Мандельштам «Из воспоминаний»). Или: «Она заботилась о посмертной жизни и славе своего имени, забвение которого было бы равнозначно для нее физической смерти» (О. Фигурнова «De memoria»). Или: «…Никогда не забывала она того почетного места, которое ей уготовано в летописях русской и всемирной словесности» (К. И. Чуковский «Из воспоминаний»).
Да, образ складывается не самый положительный. Ну и что из этого? Анна Андреевна сотворила миф о самой себе, миф «Великой страдалицы», подкрепив его своей поэзией. И, надо отдать должное, подкрепив достаточно мощно. Ее внушительный вклад и влияние на русскую поэзию — очевидны и не подвергаются сомнению. Что еще надо? Анна Андреевна реализовала в жизни все, что хотела, стала тем, кем хотела. Ахматовой. Поэтом (она обижалась, когда ее называли поэтессой), которого знает не только вся Россия, но и весь мир. И здесь еще один парадокс: поэтом, несмотря на то, что выразила как раз женскую суть. Формально ее творчество — яркий образчик именно женской лирики, но при этом она — поэт. Можно сказать, что она сделала невозможное. Какие могут быть претензии? Только поздравления. Тем более, что сегодня они актуальны как ни в какой другой день. Поскольку сегодня, 23 июня, правда, 1889 года, и появилась на свет Аня Горенко, которой суждено было сделать из себя поэта Анну Ахматову.
Фото из свободного доступа сети Интернет.
Источник: Ваши Новости
