Памяти народного гения, или Несколько слов о царе русского поп-арта
Вчера ушел из жизни Илья Сергеевич Глазунов, знаменитый художник и видный общественный деятель. Он скончался под утро, диагноз — остановка сердца.
Александр Блок писал, что «гений всегда народен». И в этом смысле Глазунова можно смело охарактеризовать как художника с проблесками гениальности. Его живопись не только, точнее, не столько феномен искусства, сколько событие общекультурного, идеологического плана, нашедшего свое выражение в красках. Поэтому его полотна — это всегда послания с точным и одновременно довольно-таки абстрактным адресатом, имя которому — русский народ. И последний, соответственно, это чувствует. Чувствует, что это делалось для него, для народа, и отвечает взаимностью. Довольно-таки редкий случай в живописи, по крайней мере, для России.
И что еще удивительнее, так это то, что путь художника к широким массам не назвать долгим. Уже его первая персональная выставка в далеком 1957 году — тогда Глазунову было всего лишь, а для живописца это очень немного, двадцать шесть лет — произвела фурор. Плотные очереди перед Центральным домом работников искусства в те дни стали чем-то обычным, само собой разумеющимся. И для того времени, действительно, там было на что посмотреть.
Полотна Глазунова весьма сильно контрастировали с доминирующим тогда в культуре социалистическим реализмом. Более того: стояли в оппозиции его «смелым, решительным героям, наделенным исторически конкретной, социально отчетливой характеристикой», героям, которым «неведомы сомнения», поскольку «они знают ради чего живут и борются» (В. П. Сысоев).
У Глазунова на этот счет был собственный взгляд. Темы одиночества, отчуждения, разобщенности знакомили, с одной стороны, зрителей с философией западных мыслителей и прежде всего экзистенциалистов, с другой — утверждали настоящую, а не бутафорную жизнь. Дружные ряды — это для парадов и экранов, а маленький, забитый советский человек — это то, что было в реальности. И Глазунов писал именно этого простого человека — вне толпы, наедине со своими мыслями и чувствами, изолированного от большой идеи, которая предназначалась для громких лозунгов и партийных съездов. Так что здесь нечему поражаться: с такой экспозицией Глазунов был обречен на успех. Хрущевская оттепель предоставила художнику шанс, и он им воспользовался. И как подтвердилось в XXI веке — вполне оправданно.
Его персональная выставка 2011 года, прошедшая в Санкт-Петербурге, собрала около ста тысяч зрителей. Поистине, феноменальный результат. Думается, что ни один из современных русских художников не сможет побить этот рекорд. А это говорит о том, что Глазунов не просто пользуется популярностью, но признан русским народом. Как русский художник, выражающий мечты и чаяния своего народа, которые, как бы это ни показалось странным, заключались и заключаются в разгадке, в постижении тайны времени — как ее трактовал Глазунов: «Я всегда понимал под тайной времени постижение реальных сил добра и зла». Этим он и занимался: разгадывал, дешифровал, интерпретировал. Этому и была посвящена его кисть. И «Мистерия ХХ века» — доказательство, что время не было растрачено понапрасну.
В это громадное полотно художник вместил все ключевые фигуры, «маркеры» прошлого века: от Ленина и Гитлера до Мао и Ельцина. По сути, «Мистерию ХХ века» можно было бы определить как художественный манифест русского поп-арта, который от западного отличается, во-первых, историзмом и сильной ангажированностью, а, во-вторых, наличием религиозных мотивов. Причем эти пункты идут в связке: религия противопоставляется истории без Христа, то есть вневременное — временному, вечное — бренному. И здесь совершенно ясно, что история трактуется Глазуновым как тьма, заблуждение, ошибка. Впрочем, иначе земное существование и не может мыслиться в рамках религиозного мышления.
У Глазунова на этот счет были твердые убеждения: он был монархистом до мозга костей. А монархизм, в свою очередь, идет рука об руку с религией. Ибо династическая власть должна подкрепляться каким-то принципом, стоящим над историей. И этим принципом в данной системе координат может быть только божественный. Ну или дьявольский. А это как раз и есть сама история, времена атеизма, безбожия, индивидуализма, когда люди отвернулись от бога и наступило время тиранов и диктаторов с их вариациями светлого будущего — суррогатного рая, который они обещали на земле. Обещали. Но — солгали, ибо дьявол есть отец лжи.
Так в чем же, по Глазунову, таинство ХХ века? А в том, что это дьявольская мистерия, апокалипсис, скрывающийся за множеством персон и личин, включая и самого зрителя: в правом нижнем углу картины есть зеркало, в котором последний может увидеть себя, ощутить сопричастность к тому, что творилось, ко всему ХХ веку. И к художнику, в частности: в том же правом углу он написал и себя — уже в годах. Напротив — в левом углу — красуется его другой автопортрет — в молодом возрасте. Художник изображает себя так же, как и всех, не выделяя из общего контекста, не записываясь в святые. Среди таких грешников, как Горбачев, Брежнев, Мэрилин Монро. В облаке света — только Иисус Христос. Невиновных — нет.
Художник как бы задает собой исторические рамки, правда, в них не укладываясь. Тот же Владимир Ильич скончался до рождения художника, не говоря уже о Столыпине, Николае Втором, Распутине. Но понятно, что это — метафора. Автопортреты, таким образом, несут двойную нагрузку: как бы задавая рамки и вводя самого Глазунова в общую ткань времени, усиливая чувство единения со зрителем.
И здесь же стоит добавить, что кроме идеологической насыщенности картина не лишена определенного эстетического своеобразия. С одной стороны, фигуры вполне реалистичны, легко узнаваемы, что позволяет отнести полотно к реалистической традиции, с другой — художник пользуется сугубо модернистскими приемами: портретная коллажность, открытый метод монтажа и т. д.
Возможно, в этом случае сыграла особенность художественного дарования Глазунова. Сошлемся на авторитетного искусствоведа, руководителя отдела новейших течений Русского музея Александра Боровского: «Он не обладал теми качествами рисования — чисто ремесленными, формальными, — которые были нужны, чтобы стать большим художником. То есть, он, мягко говоря, был не лучшим выпускником нашей Академии художеств имени Репина. Но он, тем не менее, создал свой облик современного художника, как он его понимал. Он не умел рисовать тютелька в тютельку, но брал массой, тенями, круглыми глазами, символическими аспектами…» И, что примечательно, дальше Боровский тоже говорит о поп-арте: «Мне кажется, его ранние вещи — все эти убиенные царевичи — это такой низовой поп-арт. Почему он пришелся по душе миллионам людей? Потому что там был элемент попа, того адресного отношения к толпе, которое было в американском поп-арте, как это ни парадоксально звучит». Интонация искусствоведа не очень-то ласковая к Глазунову, это чувствуется сразу. Проскальзывает презрение, такие явные уничижительные нотки. Но, что стоит отметить, при этом Боровский не отрицает огромной популярности художника.
«Такой фантастической репутации не было ни у кого из русских живописцев. И даже ни у кого из советских. В 60-70-80-е годы Глазунова дружно ненавидели коллеги-профессионалы, и художники, и искусствоведы. Причем все, и правые, и левые. И функционеры Академии Художеств, и гонимые авангардисты. Непрофессионалы-интеллигенты ненавидели тоже. Публика — или, скажем, массовая публика — боготворила. До сих пор помню очередь, вьющуюся кольцами вокруг ленинградского Манежа на его выставку. Феерическое зрелище. Периодически разыгрывались полускандальные, полурекламные кампании с антисоветскими полотнами Глазунова, вроде «Мистерии XX века». На одном холсте портреты Гитлера, Солженицына, Ленина,
картину с треском снимают с выставки, а автор едет за границу писать Индиру Ганди или Папу Римского. Любопытно, что при этом недоброжелатели и почитатели существовали как бы в разных культурных пространствах, не пересекаясь. Не возникало — да и сейчас не возникает — повода для дискуссий. Как будто и спорить не о чем. Для восторженных авторов фильмов, статей и предисловий Глазунов — естественная вершина развития русской живописи. Недоброжелатели же — и в этом я неоднократно убеждался — часто просто отказываются говорить о нем. И так все ясно. А если и говорят, то грубо. И не о живописи, а о самом Глазунове», — писал более десяти лет назад архитектор и публицист Дмитрий Хмельницкий.
Но в чем причина такой массовой любви? Во-первых, Глазунов — в отличие от многих художников и того же Уорхола, «иконы американского поп-арта», — понятен русскому зрителю. Во-вторых, мощный идеологический дискурс, который может быть близким очень многим — пусть даже каждый из них лишь случайно забрел на выставку. В-третьих, он не чурается модернистских веяний - уже указанный поп-арт, импрессионизм, экспрессионизм, концептуализм, что позволяет ему быть современным. И, в-четвертых, Глазунов усиливает свою позицию художника общественной, литературной деятельностью. Напомним, что с 9 февраля 2012 года живописец был доверенным лицом кандидата в Президенты РФ Владимира Путина — позиция ясна и в комментариях не нуждается.
В этом плане Глазунов несколько напоминает Николая Рериха: без близости к «махатмам» степень известности последнего была бы много ниже. Живопись работала на Живую этику, Живая этика — на живопись. Точно так же и в случае с Глазуновым: его общественная деятельность работала на его полотна, полотна на общественную деятельность. Результат не заставил себя ждать — любовь миллионов россиян. Да и не только россиян — не будем кривить душой. И это именно тот показатель, по которому и можно уверенно утвердить, что его смерть — это огромная потеря для всего народа России. Для которого он, без сомнения, останется в памяти, как один из выдающихся сынов державы ХХ века.
И, возвращаясь к самому началу нашей статьи: да какие там проблески гениальности?! Мнение и чувство народа — однозначно. И кто же с ним будет спорить? Определенно: гений. Истинно народный. Пусть и вне зависимости от искусства. Но какое это в данном случае имеет значение?
При написании статьи использовались материалы с сайтов: livejournal.com, glazunov.ru, calendar.fontanka.ru
Источник: Ваши Новости
