Дмитрий Иванов (Бардымский). «Рок над Северной Пальмирой». Продолжение интервью с музыковедом Владимиром Фейертагом
«53 новости» продолжают публиковать книгу известного новгородского музыканта Дмитрия Иванова (Бардымского) «Рок над Северной Пальмирой. Интервью, лирические отступления». Предыдущие главы вы можете прочитать по этой ссылке.
Сегодня мы предлагаем вашему вниманию 2-ю часть интервью с Владимиром Фейертагом. Напомним, что беседа состоялась в 2012 году.
Дмитрий Иванов (Бардымский, дальше Д. И.): Как вы считаете, джаз в настоящее время это элитарное искусство или он как то развивается?
Владимир Фейертаг (дальше В.Ф.): Во всяком искусстве, даже в классической музыке, есть элитарная музыка, допустим квартеты Шостаковича, и есть «Кармен» или «Щелкунчик» Чайковского — музыка популярная. Так же и в джазе. Есть музыка сложная, элитная, а есть популярная. Так же и в живописи: есть реалистическая живопись, есть искусство авангардистов. Разумеется, элитарного меньше всегда. Но, слава Богу, сейчас такое время, что можно удовлетворять запросы меньшинства. Кто-то интересуется, пожалуйста, платите деньги и смотрите эту живопись или слушайте эту музыку. Человек тридцать набирается. Если вас это устраивает, пожалуйста. Никто сегодня не цензурирует, и в этом есть элемент свободы. Цензуру можно устанавливать на телевидении или в прессе, но в музыке очень трудно. Как ты докажешь, что эта симфония носит характер протестный, а эта нет? Это недоказуемо.
Д. И.: Как вы думаете, в чём причина того, что наша страна, давшая миру так много шедевров музыки классической, в плане музыки популярной отстаёт от Запада?
В.Ф.: На этот вопрос трудно ответить. Мы даём своему народу достаточно пищи. Вся эта русскоязычная эстрада никому не нужна кроме нас самих. Кому нужна на Западе Пугачёва, кому нужен Галкин с его остротами, кому нужен Петросян или Салтыкова? Это нужно нам. А конкурировать на международном рынке мы не можем, потому что англоязычная эстрада значительно сильнее. Она сильнее финансируется, и многие композиторские, аранжировочные и менеджерские усилия сконцентрированы в профессиональных руках, чего у нас нет. Мы могли выдвинуть Диму Билана на конкурс, и он там победил благодаря эффектно сделанному номеру, Но сегодня спросите на Западе: кто такой Дима Билан? Кто такая Мирей Матье вам скажут, кто такой Азнавур, вам скажут, кто такой Синатра, вам скажут, а про Билана уже никто не помнит. Мы в том мире просто не конкурентноспособны.
Пора перестать думать, что Россия играет какую-то роль в международных культурных делах. Мы играем очень существенную роль в исполнении классической музыки. Эта школа у нас высочайшая. Оперное искусство, балетное искусство всегда поддерживалось государством, и оно всегда было на мировом уровне. Не было никакой разницы, в какой консерватории учиться: в Петербургской, Пражской или Берлинской. Там часто были одни и те же профессора. Всё было на этом построено. Поэтому эта мировая культура очень стабильна, и она существует, а песенная эстрада — это то, что касается только народа. Это не касается международных дел. Кто будет в Америке интересоваться, что мы там, в России, поём? Никто. А вот нам интересно, что исполняется там. Почему? Потому что мы считаем себя цивилизацией, немного отставшей от передовых стран. На то есть свои причины. Мы воевали много, много потеряли народу…
Д. И.: Но ведь Чайковского они знают.
В.Ф.: Это — классика. Чайковского пригласили открывать Карнеги-Холл. В то время американцы не доверяли своим. Они покупали мозги. В настоящее время космополитическое искусство рождается в Америке, а национальное искусство популярно в своей стране. Как французские шансонье, в основном их знают во Франции. В Америке их меньше знают. Я не слышал, чтобы Азнавур гастролировал по Америке с большим успехом. Не было такого. Они (американцы), конечно, слышали о каких-то легендарных людях, таких как Эдит Пиаф, но вряд ли смогут назвать какого-то известного немецкого исполнителя. Ну, может быть, шведская группа «АВВА» их как-то задела. И всё. Американцев интересует только своя музыкальная культура. Можно сказать так: вся популярная музыка сегодня американизирована и англоязычна.
Д. И.: Знают ли в США и странах Западной Европы наших джазовых музыкантов так же, как мы знаем Луи Армстронга, Дюка Эллингтона и других?
В.Ф.: Нет, современные американцы плохо знают и своих джазовых музыкантов. Мы знаем джаз лучше, потому что мы им интересовались. Это я проверял. Специалисты, которые этим специально занимаются, конечно, знают. А простой американец обычно знает два, три имени. Но какие конкретно произведения они написали, скажут вам не все.
Обывателя это не касается. Джазом по статистике интересуется процента три и, как правило, в больших городах. Очень часто джаз звучит там, как фон. Вы входите в супермаркет, и там тихонько звучит музыка. Какая? Джаз. Рок звучать там не может, потому что он злой. А джаз американцы воспринимают, как свою бытовую музыку.
В Америке есть наши музыканты, которые очень хорошо живут. Они там прекрасно работают, играют с самыми крутыми, на сегодняшний день, музыкантами. Таких музыкантов найдётся десятка два. Другое дело, что у них нет наследства от папочки и нет счёта в банке. Как правило, это эмигранты. Они имеют двойное гражданство. Они там работают, здесь работают. И всё же общий уровень американских джазовых музыкантов намного выше. Я разговаривал на эту тему с Игорем Бутманом, который десять лет прожил в Америке. Когда там ему исполнилось сорок лет, он с удивлением заметил для себя, что семнадцатилетний уличный музыкант играет не хуже, чем он. Он там прекрасно зарабатывал, но всё же вернулся обратно. Ведь лучше быть первым здесь, чем входить там в первую сотню.
Д. И.: В чём причина того, что молодёжь там так хорошо играет?
В. Ф.: Потому что в США, когда ребёнок приходит в школу любого уровня, его первым делом обучают музыке, а не химии и физике. Его спрашивают: «На чём будешь играть, на трубе? Ну, не хочешь на трубе, возьми колотушки и стучи». Во всех школах оркестры, хоры, симфонические ансамбли. Вам исполнилось 15 лет, вы уже играете, как любитель, можете заниматься химией биологией, а можете заниматься музыкой профессионально. Просто уровень начального гуманитарного образования там выше. Вот ничего не знают по географии, ничего не знают по истории, литературу знают плохо, но играть на чём-то умеют и спортом занимаются. В регби все играют, в гольф…
Д. И.: Но у нас ведь тоже для детей есть музыкальные школы?
В. Ф.: У нас отдают туда одарённых детей, а там одарённый, неодарённый — всё равно должен играть. При этом выясняется, что совсем не одарённых детей нет. Просто, если нет слуха, то можно до какого-то уровня его довести. Так, что всё это дело начального образования. Любительский уровень там очень высок. Люди работают кем угодно, но они собираются вместе помузицировать и у них всё получается. Очень часто приезжающие к нам коллективы из Германии, Франции любительские и при этом они здорово играют. А у нас те люди, которые учатся в музыкальных школах, часто потом хронически ненавидят музыку и тот инструмент, на котором они обучались. И в этом виноваты их учителя.
Д. И.: В чём причина того, что джаз исполняется только на английском языке, а вот рок поётся и на русском?
В. Ф.: Рок — это не только музыка, но и поэзия, а джаз — это инструментальная музыка. Если джаз поётся на английском, то это потому, что в Америке джаз был частью популярной музыки, и часто та музыка, которая звучала в мюзиклах или фильмах, затем переходила в джаз. Это сегодня джаз, как правило, авторская музыка, а пятьдесят лет назад играли то, что звучало в фильмах. У нас были попытки сочинения джазовых текстов на русском языке, которые для нас может быть приемлемы, но на международный уровень они не идут.
Немаловажной причиной того, что джаз во всём мире исполняется на английском языке, является то, что интонирование джазовых песен имеет свои характерные особенности. При этом сами ноты порой берутся не очень точно, и вот это въезжание в ноты, специфическая окраска тембров удобнее делается на английском языке. Даже самба, босса-нова, исполненные вначале на португальском языке, переводят потом на английский. Многие языки, основанные на большом количестве шипящих звуков, не подходят для джаза. Хотя всё равно пытаются петь. Я слышал джаз на финском языке. Ну и что? Певец исполняет маленькую часть, а дальше играют инструменты. Джазовый вокал вообще инструментален. А какие там слова? Да, какая разница.
На текстах в джазе никогда не зацикливались. Многие песни, написанные американскими песенными классиками, писались для театральных постановок. Там были длительные запевы, речитативы. Так вот, джазовые музыканты импровизировали только на куплеты, а когда это пелось, то текст тоже воспроизводился не полностью.
Д. И.: Как вы думаете, насколько справедливо высказывание Платона о том, что ритмы и лады музыки, воздействуя на мысль, делают её сообразной им самим?
В. Ф.: Я знаком с этим высказыванием Платона. Платону виднее. Мы не знаем музыки того времени. Вообще, что такое музыка? Если брать всё население планеты, то это, прежде всего, ритм, который мы отбиваем руками или ногами. А что касается интонации, мелодии, то ведь это надо быть гением, чтобы написать мелодию. Это надо сочинить. Ритм не надо сочинять. Вы с детства пританцовываете, стучите колотушкой и т. д. Музыка рождается от человека: от его движения, от его возможностей. Но это ритмическая часть музыки, а гармония, мелодия это уже наука, но в одних странах нет такой культуры, в других есть.
Есть европейская теория музыки, а есть, допустим, индийская, в которой совершенно другие понятия. А ритм на планете есть повсюду. Нет ни одного народа на планете, который бы не понимал ритм. Только у одних народов ритм будет звучать так, а других по-другому. Есть равномерные стуки, равномерные движения, которые характеризуют жизнь человека. Это ритм.
Д. И.: Как вы считаете, если исходить из этого высказывания Платона, могут ли такие направления музыки, как джаз, рок способствовать падению нравов в обществе?
В. Ф.: Падению нравов может способствовать всё, что угодно. Что касается джаза, то первыми, кто так когда-то считал, были сами американцы. В 20-х годах в США, в самый пик популярности джаза, запрещалось строить танцевальные залы вблизи от родильных домов, школ. Так, что не у нас это началось. Консервативные американцы боролись с этим. Мы же боролись за идеологию. Мы смотрели практически. Нужен, не нужен? Да, не очень нужен. Но народу нужно подо что-то танцевать? Так, что пусть танцуют, но особо не пропагандируйте. Такая вот двойная мораль.
Я не вижу по музыке падения нравов. Об этом невозможно судить. Падение нравов это общественное явление. С появлением интернета, например, нравы стали хуже. Там пишут матом. Цензуры нет. Вот вам обратная цена. Падение нравов? Да, падение нравов. Раньше за нравами следила церковь. Была сильна религия и принадлежность человека к религии его останавливала. Потому что он помнил о том, что есть грех, что есть не грех. Сегодня всё позволено: можно быть атеистом, можно быть верующим. Можно двойное дно иметь: быть атеистом и в то же время верующим. Я слабо верю в то, что люди, стоящие сейчас у власти, не были когда-то атеистами. Теперь же они стоят, крестятся.
Так что падение нравов это всё-таки скорее общественное явление. Музыка может в какой-то степени это отражать, но сама она действовать не может.
Как, скажем, симфония Шостаковича повлияет на нравы, или как может повлиять на них джаз? Поведение музыкантов на сцене? Это как народу разрешено вести себя, так они и ведут.
Д. И.: Чем, по-вашему, джаз и рок-музыка близки между собой и чем далеки друг от друга?
В.Ф.: Рок, прежде всего, это песня, это текст, донесённый с помощью музыки и ритма, а джаз — это инструментальная музыка. Джаз менее политизирован, чем рок. А едины они в том, что это ритмическая энергия. Иногда она перемешивается: есть такое понятие — джаз-рок. Есть единые принципы нотописания, исполнения ритма, гармонии… Энергия разная. Рок — более электронная музыка, больше шоу, а джаз — более концертный, он ближе к симфонической музыке.
Д. И.: Как вы считаете, насколько справедливо мнение о том, что классическая и джазовая гармонии по принципу построения отличаются друг от друга и развиваются по несколько разным законам?
В.Ф.: Нет, это не так. То, что мы называем джазовой гармонией, это просто способ использования традиционной гармонии, который в классике встречается. Я всегда в этом случае отсылаю к Скрябину, у которого всё это есть. Скрябина играют далеко не все исполнители, потому что это трудно. Все французские импрессионисты знали эти гармонии: Дебюсси, Равель. И что касается гармонического языка, то джаз ничего нового не создал. Он просто этот язык заострил, потому что он укладывает эти гармонии в определённые ритмы и тогда они на нас воздействуют определённым образом.
Мы очень невнимательно слушали классическую музыку, где происходят какие-то изменения гармонии. Мы поглощены величием звучания и так далее, а джаз — это миниатюра и мы сразу эти изменения замечаем. Мы слышим, что вроде бы звучит песня, а гармония сложная.
Я нахожу и у рока, и у джаза много общего с академической музыкой. Поэтому, если люди хотят играть рок или джаз, то им нисколько не помешает классическое образование. Они могут закончить консерваторию, как пианисты или как трубачи, а дальше играть то, что им по душе. Не надо специально этому учиться. Да, есть специальные учебные заведения, где обучают джазу, но там учат уже высшему пилотажу. Вы учитесь, как делать джазовую аранжировку, как расписывать партии, но вам уже никто не будет показывать на какой клапан, каким пальцем нажимать. Это школьные дела. Играть на инструменте нужно просто уже уметь.
Д. И.: Джазовое искусство ведь очень сложное?
В. Ф.: Ну, есть сложное, есть простое. Как и в симфонической музыке.
Д. И. Как вы думаете, будущее за слиянием различных жанров, или они будут развиваться каждый сам по себе?
В. Ф.: Они будут взаимно влиять обязательно. К примеру, симфонический оркестр исполняет джазовые баллады, и в блюзе встаёт и начинает импровизировать струнный альтист, и прекрасно играет джаз. Вспоминается такой случай, когда в шестидесятые годы наш Ленинградский мюзик-холл поехал на гастроли в Париж, то музыкантов, как всегда, не взяли. В театре «Олимпия», где они выступали, есть оркестр. В программе выступления был блюз, который не был записан нотами. Была лишь гармония. Наш дирижёр, Горковенко, попросил поднять руку музыкантов, которые смогли бы сыграть блюз без нот. Руку подняли все, даже арфистка, и очень удивились вопросу.
Д. И.: Как вы считаете, есть ли в России джазовые и рок-музыканты, а так же композиции, достойные того, чтобы о них знал весь мир?
В. Ф.: О рок-музыкантах ничего не могу сказать. За роком я не очень слежу. Рок — это очень местное искусство, поскольку он связан с текстом, как правило, текстом многозначительным, то за границей это никакого спроса не имеет. Тут ничего нового сказать мы не можем. А что касается джаза, то у нас есть инструменталисты, играющие не хуже американских, но там их особо никто не ждёт, потому что много своих. Они у нас имеют достаточно славы, и иногда могут ездить туда, и зарабатывать там деньги. Примером тому служат Игорь Бутман, Олег Кондаков и многие другие музыканты, которые имеют международные проекты.
Д. И.: А в плане музыкальных идей, каких-то собственных глобальных композиций, таких, как «Караван», «В настроении» и других?
В.Ф.: Это всё хиты, которые созданы были там и разошлись по всему миру. Что разошлось по всему миру из русских тем? «Очи чёрные», «Подмосковные вечера» и «Катюша». Ну, ещё, «Калинка». Любой заграничный оркестр, когда приезжает к нам играет эти темы, как бы для нас. Это найдено, как бы типовое для России. Кому ещё удастся создать музыкальную тему, которая была бы узнаваемой, как российская джазовая мелодия? Такого пока нет. У нас изданы ноты наших авторов. Ну и что? Есть талантливые темы. Иногда у нас, в России, они играются. Но всё равно они вряд ли станут международно известными.
Д. И.: А «Неудачное свидание» Цфасмана?
В.Ф.: У нас её играют, а там нет, потому что её никто там не знает, так как между нами долгое время был «железный занавес».
Д. И.: Имеет ли наш отечественный джаз какие-нибудь специфические особенности?
В.Ф.: Наверное, специфическими особенностями можно назвать то, что играют наши музыканты. У нас свой менталитет. Отчасти, много лени. Дело в том, что западные музыканты, вступающие на профессиональный путь, намного подготовленнее к жизни, чем наши.
Наши обычно работают только в одной, узкой области. Допустим, человек играет на саксофоне и всё. Вот у него завтра палец ампутируют. Всё. А там человек, имеющий специальность «музыкант», может работать в студии, может работать в кино, может писать музыку для театра. Музыканты там более подготовлены в широком плане.
У нас много узких специалистов. Это не только музыкальная проблема, но и проблема промышленная. В Кемеровской области гибнут шахтёры. Шахтёры приезжают в Москву и стучат касками у Белого дома, чтобы их вернули на работу в эти шахты, в которых они могут погибнуть. Неужели нельзя поменять специальность? Мне кажется, этот переход России на капиталистические рельсы прошёл трагически потому, что многие ничего кроме своей узкой профессии просто не могут. Вот работал человек в НИИ, его расформировали. У него диплом инженера или звание «кандидат наук». В официанты он не пойдёт, поскольку сочтёт себя униженным.
В Америке, у композитора песни не шли, он работал барменом, как только пошли авторские отчисления, он бросил бар. Но он этого не стеснялся. У нас менталитет другой. Настолько страна была иждивенческой! Если я закончил вуз, я не пью и не прогуливаю, то ты меня не тронь. Даже, если я плохой работник, меня нельзя уволить.
Иногда я встречаюсь со своими ровесниками. Одни до сих пор работают, другие сидят и ворчат: «А кем я пойду работать?» Да кем угодно. Если бы лично я оказался в такой ситуации, то пошёл бы работать кем угодно. Пошёл бы дворником, пошёл бы мыть посуду, выносить мусор, если мне нужны деньги. О чём речь? В крупных городах всё-таки с работой проще, а в малых моногородах, где-нибудь в Пикалёво или в Арзамасе-16, что им делать? Это же технические специалисты. Какие там нанотехнологии? Они же их не знают, они же работают по-старому. Такой вот менталитет. Ничему новому не нужно учиться. Всё страна даёт. И нам ещё кажется, что мало даёт.
Вот джаз чем интересен? Джаз — это личная инициатива. Человек хочет его играть и играет. И он отвечает сам за то, что он делает. Не нравится он публике — получает меньше, нравится — получает больше. Сумел найти подход к публике обаянием, мастерством — на него ходят, его хотят записать, его приглашают. Мало приглашают? Ну, что делать, иди работать педагогом, учи детей играть.
Д. И.: Джазовая филармония хорошо посещается?
В.Ф.: Да, хорошо. Они живут на это. Конечно, государственная дотация есть, как положено, маленькая, но, в принципе, у них достаточно дорогие билеты на некоторые вечера и публика приходит. Можно ворчать, какие люди приходят. Часто те, которым это не надо, но есть джазовая филармония и её надо посетить. Какие-то вечера посещаются лучше, какие-то хуже. Джазовая филармония существует достаточно разумно. Есть дирекция, которая следит за тем, чтобы было хорошо.
Клуб помещается тоже там. Он вмещает в себя не более 70-80 человек, но клуб существует. В городе есть ещё масса джазовых мест, но это уже кафе и рестораны, где есть меню и надо питаться. А здесь просто бар и всё, как положено в американских клубах. Вообще, посещение музыкального клуба в Америке удовольствие недешёвое. К нам скоро приезжает Чик Кориа. Цена билетов до пяти тысяч. Таких цен нет даже в Америке. Триста долларов стоил билет в Метрополитен-опера, но только на тот спектакль, где пел Паваротти, а в остальном цена билетов, в среднем 50 долларов (в стоимость билета входит парковка автомобиля).
Д. И.: Существует ли сейчас джаз-клуб «Квадрат»?
В.Ф.: Существует. Он-то как раз и находится при джазовой филармонии. День джаз-клуба «Квадрат» в филармонии — вторник. Там они проводят студенческий джем-сейшн, а летом музыканты выступают на джазовых пароходах. Эти пароходы ходят четыре раза в неделю и всегда полны.
Д. И.: Когда-то в 70-е годы прошлого столетия вы приходили на занятия с портфелем, наполненным бобинами с записями джаза и информацией, для нас малоизвестной, которую вы могли очень интересно донести до слушателя. На ваши лекции собиралось много народу, и даже кто-то пытался их записывать на кассету. Как сегодня происходит процесс обучения студентов истории джаза?
В.Ф.: Этой коллекции на бобинах у меня уже нет. Она вся рассыпалась. Сейчас, когда ко мне приходит на занятия курс, я спрашиваю: «У всех есть выход в интернет? Открывайте такую-то страницу и читайте». Сегодня все учащиеся сидят с ноутбуками, конспектировать они не умеют. Какой смысл читать им лекции? Хотите сдать мне экзамен? Читайте.
Я им показываю концерты, показываю фестивали. Я говорю им: «Вот это такой-то исполнитель, он играет такую-то тему». Вот так теперь занимаемся. А рассказывать о том, какой исполнитель, когда и в каком городе родился, это вы читайте в интернете.
Д. И.: Но ведь вы обладаете особым даром рассказывать о каких-то обыденных вещах так, что это интересно слушать.
В.Ф.: В то время это было интересно потому, что было мало информации, сегодня это не так интересно. Всё напечатано. Так что времена меняются и подходы меняются, естественно. Это всё равно, что моего внука заставить учить таблицу умножения. Он калькулятор нажимает и всё. Зачем напрягаться, учить эту таблицу? Он прекрасно владеет компьютером. Другое поколение растёт. С этим бороться бесполезно.
Иллюстрации: Википедия (Владимир Фейертаг на ежегодном джазовом фестивале «Петроджаз» в Санкт-Петербурге); сайт Большого театра, фотограф Елена Фетисова; сайт американской школы Greater Beckley Christian School of Prosperity; картины американских художников Keith Mallett, Tom Nachreiner; Anatoly Metlan, Marianne Morris.
Источник: 53 новости
